Ну и, кажется, последнее по юбилейному сезону "Новых горизонтов": поговорил с нашим лауреатом, Алексеем Сальниковым и финалистами Дмитрием Даниловым, Тимом Скоренко и Татьяной Замировской — о фантастике и не только. По-моему, небезынтересно получилось. Материал вышел на сайте "Горький", вот вам небольшой кусочек.
Василий Владимирский:О реалистической литературе принято судить по лучшим примерам: никому не придет в голову наугад выдернуть первый попавшийся роман с «Прозы.ру» и объявить его «типичным образчиком» — скорее вспомнят Чехова, Достоевского, Толстого, Гоголя. О фантастике часто судят по худшим образцам. Как считаете, чем вызван такой дисбаланс?
Алексей Сальников: Ой! Это прекрасный и очень смешной вопрос! Я с вами не согласен, Василий! Мне кажется, что люди, которые хоронят современную литературу, накидывают глины лопатой сразу на всех современных писателей скопом. Есть люди, которым все равно, кто там что пишет. Они все равно не те глыбы, что были раньше, — куплены, обмануты, глупы, непатриотичны (или, наоборот, патриотичны чересчур). Литература, как мне кажется, устроена так, что книги ругают ровно за то, за что их и любят. То есть, если много юмора, то обзовут зубоскальством, если написана лаконично — бедной стилистически, если в книге мало страниц, напишут, что это халтура, лишь бы отписаться от читателя, если книга толстая — обзовут тоскливым, неподъемным томом. Что-то в таком роде. Я и сам бываю такой. Однажды забыл взять в шестичасовой полет электронную книгу, купил книжку в аэропорту. Открыл после взлета, добрался до каламбура «седина в бороду — бес в пещеристое тело», закрыл и оставшиеся пять с половиной часов смотрел в иллюминатор. То есть поступил как комментатор в соцсетях: «Открыл, прочитал пару страниц, сразу все понял, закрыл и больше не открывал».
Тим Скоренко: Эта ситуация характерна только для русского, по-моему, книжного пузыря. В первую очередь из-за того, что у нас нет четкой терминологии для жанров и слово «фантастика» сразу ассоциируется с жанровой беллетристической писаниной низкого уровня. Нет четких зонтичных категорий вроде speculative fiction, в фантастику валится и качественный magical realism (который в английской терминологии уходит в literary fiction, то есть высокохудожественную прозу, у нас презрительно именуемую «боллитрой»), и alt-lit и так далее.
Я не считаю себя фантастом и не называю себя фантастом, отчасти потому что в русской терминологии как-то укрепилось понимание, что фантастика — это не литература. Скажем так, если следовать этой терминологии, так оно и есть. Поэтому я — писатель, просто писатель, как «Бонд, Джеймс Бонд», и на деле из семи моих романов только три написаны в формате speculative fiction, «Ода абсолютной жестокости», «Законы прикладной эвтаназии» и «Стекло». Остальные четыре — тот самый magical realism, который из группы literary fiction («Легенды неизвестной Америки» и «Переплетчик»), или alt-lit («Сад Иеронима Босха» и «Эверест»).
А термин «фантастика» — это как раз все эти ребята, издававшиеся в сериях «Фантастический боевик» и иже с ними. И да, это в основном за редчайшими исключениями, худшие образцы (имена особо перечислять нет смысла, они все на слуху). Так что все справедливо.
Татьяна Замировская: Это про русскую современную фантастику, наверное? Я, к сожалению, тоже натыкалась там в основном на какую-то боевую патриотическую хтонь про попаданцев. Но очень хочу разувериться и разубедиться! Тут может возникнуть вопрос: а где же я натыкалась на хтонь эту всю? А в книжном магазине на Брайтоне, куда мой роман подложили, — я его искала-искала и нашла на огромной полке с русской фантастикой, и у меня началась депрессия, когда я посмотрела, среди чего она лежит, господи боже мой милый, за что, почему.
С англоязычной фантастикой, в смысле sci-fi, проблем нет — как и с классикой (Филип К. Дик, Урсула Ле Гуин, Октавия Батлер, Сэмюэль Дилэни), так и с современной (Чайна Мьевилль, Тед Чан, Кадзуо Исигуро), ой, да и не с англоязычной тоже: Лю Цысинь же! То есть это я наугад имена написала, понятно, что тысячи их. Это авторы, которые влияли и влияют на современную культуру, по их текстам снимают фильмы и сериалы, они получают ведущие литературные премии, они не находятся в какой-то резервации для любителей странненького!
Может быть, дисбаланс вызван тем, что в русскоязычной книжной реальности фантастику помещают в жанровую литературу, а не в современную? Ну Пелевина и Сорокина считают современными писателями, которые просто пишут о реальности, и это правильно. Но почему, если Пелевин и Сорокин — это классная современная литература о происходящем здесь и сейчас, мой роман — это условная «фантастика», что-то нереальное, что надо срочно на полку к хтони с попаданцами? Думаю, это какая-то стигма жанровой прозы. А чтобы ее избежать, нужны как раз вот такие премии, как «Новые Горизонты», включающие условно «жанровую» литературу в современную актуальную, и — наоборот; как бы размывая эти границы.
Дмитрий Данилов: Мне трудно об этом судить, я не слежу за миром фантастики. Могу только предположить, что в фантастике, как в любой жанровой литературе, может наблюдаться дефицит этих самых лучших примеров. Все большие фантастические тексты выламываются за рамки жанра, становятся чем-то большим, чем фантастика. Но это только мое предположение.
Номинировал Николай Караев: «Эверест» – роман, для нынешней русской литературы необычный, и прежде всего тем, что эта прекрасно написанная история никак не связана с современной Россией, не состоит ни в каких отношениях ни с ее историей, ни с ее настоящим. Формально это роман о загадке первого успешного (?) восхождения на Джомолунгму англичан Джорджа Мэллори и Эндрю Ирвина в 1924 году. Оба они погибли, но как именно и почему – неизвестно, как неизвестно, дошли ли они до вершины. На этот весьма детективный, если покопаться в деталях, сюжет накручиваются еще несколько, включая историю альпиниста Мориса Уилсона, также погибшего на Эвересте уже в 1934 году; то, что рассказчиком становится собственно дух Уилсона, позволяет отнести роман к фантастике. По мере проникновения в хранящие немало тайн жизни Мэллори и Ирвина – не самых рядовых англичан своего времени (достаточно сказать, что Мэллори входил в Блумсберийский кружок наряду с Вирджинией Вулф, Джоном Мейнардом Кейнсом и другими выдающимися людьми той эпохи) мы начинаем распутывать бесконечный и бесконечно запутанный клубок истории. Итог – масштабное полотно, на котором множество деталей «истолкованы рассказчиком, перетолкованы слушателем, утаены от обоих покойным героем рассказа», микроскопическая, но немаловажная часть часть всемирной исторической мозаики. Эверест для Тима Скоренко – примерно то же, что Дублин для Джойса: способ выразить невыразимое вещество сложности нашего мира средствами изящной словесности. Вот почему локальная неактуальность этой книги – одно из ее несомненных достоинств: иногда нужно забраться на высокую гору в далекой стране, написать роман о загадочных смертях альпинистов, сместить литературную точку сборки к чертям – и «увидеть, как в зеркале, мир и себя, и другое, другое, другое».
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
цитата
Если бы я интересовался альпинизмом, то предпочел бы или полноценный роман, или совсем уж строгий нон-фикшн, но я не интересуюсь. Уверен, что продвинутые покорители горных вершин сладострастно обругали бы автора — мол, ничего, ничего он в этом не понимает; но я сам оценить достоверность/недостоверность повествования и всяких подробностей, увы, не могу. Книга монотонная до изнеможения, и под этой монотонностью похоронены некоторые несостоявшиеся возможности; впечатление какого-то полуфабриката, промежуточного варианта, так и не доведенного до ума.
Валерий Иванченко:
цитата
Белорусский эмигрант Тим Скоренко берётся за любую работу: поёт, сочиняет, промышляет рерайтингом. Больших успехов нигде не достиг. Прослышав, что американский автор бестселлеров Симмонс создал роман о винтажном альпинизме, Скоренко решил сделать ход, вовремя выпустив русскоязычный аналог. Увы, выдумка провалилась. Книга не вышла, даже несмотря на объявленный краудфандинг. Номинация на премию – последняя надежда хоть на какое-то внимание публики. Зачем это надо знать? Потому что без понимания истории автора и его мотивов, появление рукописи «Эверест» объяснить невозможно. Жажда успеха, трудолюбие и талант имитатора – вот три причины, её породившие.
В горах автор не был, об альпинизме представления не имеет, кошки путает с лыжами, трикони называет грунтозацепами, а крючья – крюками. Описание им рельефа, приёмов восхождения и бивачных тягот пробивает разбирающегося читателя на смех. Да что альпинизм, бисексуальных отношений автор тоже не практиковал, невооружённым глазом ведь видно! Не целовался с мужчинами – не берись это описывать, так считаю, смешно и стыдно получится. Впрочем, ещё смешнее, когда Скоренко имитирует англоязычную романистику в дурном переводе, — здесь нелепость фактуры и заёмность стилистики гармонично сливаются, создавая шедевр рерайтинга, напоминающий номинатору Караеву сочинение Джойса. Ещё толику абсурда добавить – и «Эверест» стал бы реально интересен для чтения, получилось бы «так плохо, что уже хорошо». В нынешнем же приглаженном виде роман сер и скучен, как всякая копия копии с копии энного порядка.
Константин Мильчин:
цитата
Редкая в списке книга, которую действительно приятно и интересно читать. Да что там говорить, книга просто захватывает, хотя, возможно, коллеги разбирающиеся в альпинизме лучше меня, что не сложно, найдут там много ошибок. В любом случае, в «Эвересте» есть задумка, есть умение автора играть с терпением читателя меняя оптику и рассказчика, наконец, есть фрагменты, написанные почти безупречно. К сожалению, таких фрагментов совсем немного, но все равно «Эверест» возвышается над другими участниками списка Эверестом.
Тим Скоренко, талантливый журналист и популяризатор науки, написал очень хорошую книгу об альпинизме и альпинистах. Он разыскал материал, который зачастую не был известен широкой публики, причем материал очень благодарный: драматичный, трагический , экзистенциальный – ведь в горах люди все время находятся между жизнью и смертью. На фоне этого прекрасно проработанного и драматично поданного материала остается не совсем понятным, зачем автору было отдавать столь обширную дань беллетриззмму. Лучше всего «Эверест» читается именно в тех эпизодах, где текст приближается к чистому non fiction, ну или к тому жанру, который в недавнем прошлом назывался «документальный роман». Собственно, и талант автора наилучшим образом заточен именно под этот жанр. И именно поэтому, многие чисто литературные приемы, используемые в «Эвересте» — например, монологи от имени мертвых альпинистов, или придуманные письма альпинистов – кажутся не очень нужным украшательством с сомнительной добавленной стоимостью. Хотя придуманная автором детективная линия- расследования обстоятельств гибели альпинистов Ирвина и Мэллори – вполне оправдана именно как способ организовать документальный материал, но в целом «выдуманные» главы «Эвереста» полны литературных стереотипов и мелодраматизма — не в самом лучшем смысле слова. Именно поэтому, кажется, что книга была бы лучше, если бы оказалась короче. Она вообще избыточна- не всегда ясно, стоит ли было сообщать читателю все детали, например, историю создания двигателя для самолета, на котором горновосходитель добирался до Непала. Конечно, основной, трагический узел повествования заставляет «светиться изнутри» также и все имеющие к нему отношения технические детали, но всегда встает лишенный понятного ответа вопрос: сколько деталей достаточно, а какие будут лишние. В конце концов книга Скоренко- не о железяках , а о человеческом мужестве и иррациональных страстях.
Те, вопросы которые вызывает книга Тим Скоренко — они не только к автору, они сигнализируют о том, что наша культура еще не обкатала оптимальных жанровых рамок для литературы non fiction, и оптимальных соотношений белллетризма и документальности в одном тексте. Эти трудности — в известной мере продолжение тех дискуссий, которые вызвало присуждение Нобелевской премии журналисту и автору документальных книг Светлане Алексиевич. Но документальная литература — и здесь (опять же «в определенном смысле») Скоренко стоит рядом с Алексиевич — особенно эффектна, когда открывает человеческие, гуманистические измерения в реалиях, наполненных техникой, наполненных «неживой материей» — будь это война или альпинизм. И эту открывающуюся возможность Тим Скоренко использовал в полной мере.
Галина Юзефович:
цитата
В романе Тима Скоренко так много достоинств, что вообще не понятно, почему он до сих пор не издан в каком-нибудь хорошем издательстве большим тиражом. Почти детективная интрига (которую автор умело удерживает фактически до последней страницы), ненадежный рассказчик, сложная двойная, а то и тройная повествовательная оптика, но главное – потрясающее, пугающее и эмоционально достоверное описание альпинизма как душевной болезни, как смертельной опасности и абсурдного — вопреки всему — восторга. «Эвересту» определенно не повредила бы бережная и умная редактура, но уже и так это совершенно замечательный – яркий, свежий, увлекательный и абсолютно готовый к публикации – текст.
Отзывы на другие произведения, номинированные на "Новые горизонты" см. на официальном сайте премии.
облако тэгов
